Hineni.Не вдаваясь в подробности, скажу, что это был мой первый и, надеюсь, последний до самой моей смерти с предшествующей ей агонией опыт столь необузданной, всепоглощающей, стирающей всё боли. Это отсутствие каких-либо чувств, кроме этой самой растущей, множащейся, проедающей плоть и сознание стрелы мучений. Это дни, целая неделя отсутствия меня везде и нахождения всюду: на работе, дома, я как бы есть, а меня в этой туше как бы и нет. Это ощущение абсолютно новой реальности, в которой ты из последних оставшихся в живых пульсаров внутри своей черепушки подаёшь сигнал: болеутоляющие не помогают, кто вообще их придумал? А потом, когда в два часа ночи, после вечера мук и попыток заснуть, просыпаешься в таком состоянии, что уже бесстыдно выдыхаешь остатки воздуха в подушку от той огромной толщи страданий, которая проступила между приёмами этих самых обезболивающих. Вот тогда ты понимаешь: обезбол работал, вот как оно чувствуется без него.
Но есть ещё одно чувство: это даже не паника, это укор всем подряд и самому себе, когда никто не может определить, что является причиной мук. Невралгия? Но тогда вот этот препарат сработал бы. Зуб? Да нет, не он. Что, блядь, ещё-то?
В последний день, когда меня уже готовили к операции, я имел вид полуживого сгустка раскалённых добела нервов. Ни усталости, ни голода, ни рассудка. Просто хер пойми как ходячее ничто.
Теперь я рад отголоскам той необъятной боли, которые то тут, то там дают о себе знать, ведь они - просто свидетельство уходящего ужаса. Следы на песке, смываемые пенными волнами седых дней. Я счастлив иметь жену, которая помогла, счастлив тому, что мог поделиться всем, счастлив горцу-врачу, посмотревшему на мои брови, мою физиономию, принявшему меня за своего и оказавшего услугу так, словно он лечит своего собственного брата. И я рад себе, что нашёл в себе силы под местной анестезией с двух ног зайти на работу, закончил то, что должно было быть закончено перед отпуском, и справился со всем, с чем мог справиться только я.
Я ещё не жив. Но я уже счастлив. Словно бы отрубленную руку пришили на место, будто бы сорванную голову пришили к шее.
Я обещал родным, что приеду к ним здоровым. Я не обещал, что в одном куске.
Вот он, я.
Ладно, заодно скину сюда недоделанный рисунок песчаного кота, которого я придумал этой зимой. Хуй знает, почему, я его видел во сне в одну из этих ночей бреда. Он говорил со мной, я надеялся, что не проснусь. А на следующее утро меня спасли.
