Давно всё порывалась рассказать, но чо-та то работа, то дела, то ещё кака хуйня случается, типа насыщенной риальной жызни. Но вот щас мне пиздецки скушно, и я расскажу. 

В этот бассейн мы ходим часто, и всё время, сколько мы туда ходили, всё было нормально, девкам моим нравилось. Но буквально недавно очарование этого места подосрал один фахт: в трёхстах метров от этого самого бассейна образовался филиал кащенки для глубоко поехавших поцыентов. И потому изредка эти люди-цветочки посещают бассейн вместе с сопровождающими, которые их, собсна, и привозят в эти заведения. Странно, но бассейн после этого продолжал оставаться общественным местом, не спецыально отведённым там каким для недалёких, а риально для всех, причем доска объявлений и обслуживающий персонал даже не пытался предупредить об «особенных» посетителях. И поэтому, если бы я знала обо всём заранее, разве ж я туда б пошла, извините?..

Ну, и, в общем, случилось такая оказия, што эти прекрасные люди в количестве семь штук, в сопровождении, канешна, конвоя, расположились в паре метров от нас. Ну, думаю, ради бога, жалко мне, чо ли. Мои все в бассейне, а я к поцыентам привыкшая, я с ними, можыт, каждый день общаюсь по скайпу, обсуждая детали заказа и дедлайн. Но тут вдруг детям приспичило морожено. Хуй с ним — пошли, купили, сели, едим, радуемся.

(Тут я, пожалуй, лирически отступлю, опустив подробности поедания холодной кашицы, и справедливо замечу, што больные, натурально, в тяжелой форме. То есть, периодически громко и нечленораздельно чо-то мычащие и хаотично жестикулирующие. А, к примеру, если конвоир на минутку еблом прощёлкал — поцыент шмыг в неведомые дали вместе с корневой системой as it is, такскаать, и ищи-свищи его потом по тридевятьземельям у кощея под мантией.)

Тут ещё надо отметить, што сопровождающие, тбишь, конвоиры — это такие мощные тётки с суровой похуистической харей, как у папаши шварца, к-рые этой харей постоянно што-то жрут. Нет, не перекусывают, не обедают, а натурально жрут, без перерыва, не забывая при этом класть болт на своих подопечных. Так вот, один поцыент, чисто на морозе такой, в тихом полуприседе потихонечку отчалил крейсером от своего стойбища и, поедая на своем пути окурки, обоссаный собаками песок и пивные крышки, явно направился в нашу сторону. Я, значит, одним хлазом смотрю за детьми, вторым — за реакцыей конвоя на поведение поехавшего, третьим — за самим поехавшим. Расстояние, как я уже говорила, ма-аленькое, пара метров всего. Конвой, как и следовало ожидать, знай себе жуёт какую-то гадость и долбит папиросы, в ус не дуя. А тем временем беглец уже припарковался на коленях у нас на подстилке, присел такой, замер и слюну пустил. И смотрит, как дурак ненормальный, ещё хлаз у него куда-т закатилси —страшно, вопщим. Дети мои слегка пересрали и быстренько за мной спрятались. А мне самой аж похерело, такое зрелище, жуть. Ну, и, кароче, чорт меня дёрнул вслух ляпнуть: «Дамы, у вас поцыент съебалса, вы бы получше за ним присматривали, да от нас подальше убрали, а то у меня дети пугливые». 

Ёбанаврооот, чо началось! Хором, блядь. Я и прошмандовка, я и дрянь бесчувственная, и идиотка, и сука бессердешная, и я забираю право на нармальную жызнь у нещастных страдальцев, и как я вааще посмела, хадина, и постыдилась я б при детях, и что он вам сделал, и, кароче, пошла бы я фпесду, если меня что-то не устраивает. И ещё много, много прекрасного. Тут и общественный суд подоспел с порицаниями. Ляпота.

А я возьми и заяви всей этой шобле, што, мол, жрать и класть болт на непосредственные служебные обязанности при исполнении грешно, и что сами они мудачьё, и пошли бы они на хуй сами. А потом, кратко посовещавшись с детьми, пришлось отчалить, ибо радужное настроение солнечного уикенда было безвозвратно проёбано.

Тут надо бы сделать вывод, но какой? Наверное, такой, что скоро будет очень стыдно жить и эволюционировать в нашем обществе победившей соц. либерастии тем, кто является абсолютно нормальным, здоровым, обеспеченным, образованным, да и просто адекватным человеком, типа. И если ты соответствуешь вышеперечисленному — ты виноват. И ты всю свою жизнь должен извиняться за то, что ты не калека, не умалишенный, со всеми ф-ционирующими гаджетами организма. И ты должен — да, ты должен! — быть как можно тише и незаметнее, чтобы, не дай бох, не заглушить своим недовольством вой сочувствующих. Но, по большей части, ты не имеешь право указывать надсмотрщикам больных, как им себя вести и как работать. Потому что ты — никто. А у них работа каторжная. И похуй на то, что у тебя дети за спиной в штанишки сикаются при виде их поцыентов. И на то, что эти поцыенты вообще не должны находиться рядом со здоровыми людьми ближе, чем на сто метров. 

Такие дела.