Во сне была легкая паника и привкус тревоги. Было ощущение, что я нахожусь под водой: движения плавные, замедленные, волосы взметаются вверх, похожие на желтые щупальца, и теплый свет льется сквозь толщу воды. Там были дети, маленькие дети с пустыми глазницами. Они бегали, смеялись. Там повсюду была кровь: нет, не лужа крови, не акварельные пятна крови в воде, там словно была огромная артерия или вена - я видела, как просачивались и перетекали клетки крови: лейкоциты,эритроциты, кровяные тельца. Дети как-то ютились вокруг меня и говорили, что ждут меня или хотят меня к себе. А потом какой-то голос сказал, что это дети-самоубийцы.

Добавить к прекрасному концу одного кошмара прекрасное начало другого - сонный паралич, и в конечном итоге получаем коктейль легкой паники и истеричных убеждений самого себя - "сны пустые, сны пустые".

Я хочу еще.

Правда, я не знаю, хочу ли я жить или просто боюсь смерти?

Ч. говорит, что не любит Бродского, в первую очередь, за его малодушие.

Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.

"Разве можно настолько бояться, бояться смерти, упиваться осознанием своей абсолютной беспомощности. Мне кажется, он и писать начал, от того, что все время боялся."

А разве можно не..?

Можно быть очарованным мыслью о смерти, очарованным самой смертью, но нельзя не бояться. 

Нет смелости; напускная храбрость - есть еще худшее обличие страха.

Есть только страх, животный страх, подсознательный, и должно решить - принять его или отрицать или не верить, не знать, ибо счастье в неведении.