Линч— Быть ребёнком, — думал Антон, уставившись в обшарпанный сталинский потолок, — это всегда трудно. Ещё труднее, когда окружающие видят в тебе лишь мелкого визгливого пиздюка, но на самом деле ты — ласковый трепетный бэмби, внутри которого извергающийся везувий из тёплых слёз и розовой детской нежности.
От невольного прикосновения к округлой Марининой заднице его член запульсировал, образовывая причудливую форму параболы. Как бы он хотел сейчас схватить её, сжать, закинуть на плечо, построить для неё хижину прямо здесь, на берегу, и жить с ней там, убивать для неё, уходить на охоту, чтобы прокормить семью, а по возвращению, после долгой разлуки, силой поднимать её пышную юбку и хвататься со всей силы грубой рукой за её мягкую, влажную розу, словно приветствуя объятиями старого друга, а она, обмякая в объятьях, тихо постанывала, шепча его имя. Ему бы хотелось, чтобы они ловили и жарили чаек, жгли костры из вымытых на берег водорослей или лежали на берегу целую вечность, пока шторм не унес бы их в дальние страны.
Наверное, Марина что-то почувствовала. Она сказала, что насмотрелась и хочет уйти. Оборачиваясь, она случайно задела его рукой, и это прикосновение отозвалось в нем звоном тысяч маленьких колокольчиков. Он посмотрел на неё виноватым взглядом влюблённой собаки. На ней было белое ситцевое платье, и от холода её крупные, размером с добрую ягоду, соски выделялись сквозь тонкую ткань, заставляя его лишь жалобно застонать и побрести прочь.
Спустившись с буны, они побрели вдоль берега. Была поздняя осень, и все прибрежные кафе закрылись. Они не взялись за руки, как сделали бы раньше, и шли на расстоянии. Оба напряженно вглядывались в гальку под ногами, в надежде обнаружить ракушку или камень интересной формы, чтобы показать другому – чтобы доказать себе, что их еще что-то связывает.
Поговорить им так и не удалось. Вскоре Марина замерзла; платьице развивал прохладный ветер, и было видно, как её стройные ноги покрывались мурашками. Антон посадил ее в такси, а сам еще долго бродил по берегу, пока не увидел под ногами мертвую чайку.
Семь лет. Он так и не прикоснулся ни к одной женщине, хотя возможности были. Семь лет он чувствовал себя мертвецом. Лежа без сна на провонявшем чужими пороками голом матраце, Антон понимал, что участь немощного дряхлого старика, ухмыляясь, уже поджидает его за углом.
— Нет! НЕТ! — резко вскочив, завопил он.
Он должен вернуться.
Возвращаясь назад, в свой город, на тот самый пляж, на ту самую буну, где ровно семь лет назад испытал свой последний оргазм с последней женщиной в белом ситцевом платье, он, конечно, видит её. Марину.
В кино в такие моменты влюблённые обычно встречаются взглядами и, в замедленной съемке, картинно друг к другу бегут, потом обнимаются, целуются, как бы понимая, что чуть не упустили любовь всей жизни, и живут долго и счастливо. Жизнь, к сожалению или счастью, — не кино. Обернувшись, женщина, которую Антон любил, оказывается не Мариной, а проституткой-транссексуалом Сюзанн.
В следующую секунду Антон оказывается в пустой темной комнате, очнувшись от полудрёмы. Он встает и открывает лежащий на тумбочке ноутбук, и его яркий свет причиняет боль глазам. Он записывает: «Процесс создания текста сходен с рисованием картины – сначала возникают непонятные наброски, потом эскиз и лишь в конце всё складывается в нечто целое, некий результат, который может и не соответствовать цели. При первом прочтении видишь только эти наброски, потом подключается голова, затем сердце, потом читаешь ещё раз, и картина проясняется. Сначала ты видишь женский силуэт с вздымающейся вверх грудью, а потом, спускаясь взглядом вниз, замечаешь хуй. Но поздно — тебя уже поимели.»
весь интернет - в одном предложении. пичаль.
на этот моменте я сладко кончил. есть еще дп?