В жаркий июльский полдень окна хрущевской пятиэтажки распахнулись, и шторы, словно волосы из заебавшей всех рекламы шампуня, стали развеваться на летнем ветру. Между геранью и ещё какой-то зелёной травой в горшке появилась девушка в лёгком голубеньком халате и защебетала:

— Мужчина-а-а. Мужщина. Мущщщина-а-а, я вам говорю, мущщщина!

Щебет уже стал переходить на крик, когда я поднял голову вверх. Источник шума был блондинкой с собранными назад волосами, лет двадцати пяти тире тридцати, весьма симпатичным, если судить по вываливающейся груди из под выреза халата. «Ням», – подумал я.

— Я? – спрашиваю.
— Вы, вы, – отвечает мне окно. – Вы такой весь из себя умный и красивый, усы у вас гусарские, да и я ничего такая. Как насчёт чая с бубликами?
Я немного подрастерялся. Нет у меня никаких усов, даже гусарских, растёт клочками, и то как пух младенческий.
— А откуда вы знаете, что я умный... – а, то есть, то, что красивый, я и сам для себя уже признал? Чё-то как-то невежливо... – и красивый? 
— Ну а какой же умный гусарский мужчина пройдёт мимо такой, как я? Правильно – никакой! – она засмущалась, и заправила выбившуюся прядь за ухо, похихикав.
Тупым мне быть как-то не хотелось, поэтому я продолжал стоять, задрав голову вверх. 
— Да что мы всё перекрикиваемся, как дети, поднимайтесь ко мне, квартира 19, пятый этаж. Чаю попьём и не только!
Экстренный аналитический процесс в мозге показал, что чая и у меня дома было предостаточно, так что зайти стоит исключительно ради «не только» с сиськастой блондинкой в окне. 
Звонок вываливался из обшарпанной стены и висел на проводах с выражением лица grumpy cat. Я аккуратно, во избежании удара тока, нажал на него, и за дверью раздался скрипучий соловьиный вопль. Дверь открыла блондинка, да. В халатике, ага. Но лет на двадцать старше той, что была в окне. Мамаша?

— Здрассьте, этта... Меня тут девушка звала, из окна.
— Я те дам, блядь, девушка! Когда звонок починишь, сволочь? Заходи давай, чё встал.

Чтоблядь? Я, опешивший, сделал два шага вперёд, в совковую квартиру с бабушкиным ремонтом, и споткнулся об чей-то игрушечный камаз. Сссука.

— Ща я макароны сцежу, – крикнула она уже из кухни.
— Пппрастите, но я не голоден и вообще... к девушке пришёл. 
— Гэ, глянь-ка на него, Борясик! Батька-то у тебя галантный. Девушкой называет. – Мамаша прихрюкнула где-то в дебрях квартиры. 

Кто такой Борясик вообще? Борясик появился вслед за мамашей, скрываясь за её халатом, держа в руках баранку и с очень недобрым выражением лица. Обычный мелкий пацан, лет семи, в надутых трусах и вытянутой майке с жёлтым пятном. 

— Кто это? – спрашиваю.
— Как кто? Сын твой! – уходя обратно на кухню, бросает мамаша. – Совсем до ручки допился, скатина.
— Э, э, женщина, это не мой отпрыск.
— С ХУЯ ЛЬ? 
— Вы б при ребёнке не матерились, это раз, – включаю культурного. – А во-вторых, имя у него не моей формации. 

Я потрепал пацанёнка по волосам, за что тот мне посадил на новые скинни-джинсы здоровенную соплю. Мелкий ссаный пиздюк.

— Макароны сварились! – заорала мамаша из кухни. 

Я прошёл на кухню, не разуваясь. Не, ну а вы бы в таком срачельнике ходили в белых носочках? Вот и я – нет. Мне и найки свои белые жалко, они стоят как половина содержимого всей этой халупы. Я взял полотенце и стал оттирать соплю. 

— Ты эта, садись.

Я сел.

— Послуш-те, мадам, это всё какая-то чудовищная ошибка, меня позвала блондинка сиськастая из окна с геранью, на чай и не только! Я ошибся, наверное, дверью, вот и всё...

На секунду, остановив свой спич, оглядываю комнату. Вот и герань на подоконнике, шторки те самые, как из рекламы. И блондинка... В халате.  

Блондинка, тем временем, перебирала какие-то квитанции и бубнила.

— Так, за воду завтра заплатишь, в жэк я схожу сама. Коммуналка подождёт, у Людки перезайму до августа, ничего, выкрутимся. 

— Аллё, мадам! СОЕДИНИТЕ С ЗЕМЛЁЙ! – я щёлкнул пальцами у неё перед глазами. – Какая нахуй коммуналка, какой жэк? Я в этой квартире ни дня не прожил, я вообще тут пять минут сижу, вы что, блядь, женщина? Таблеток вам, может, пора выпить?

Мадам пропустила мою горячую речь мимо ушей, подняла измученные старческие глаза и, как бы уже смирившись, спросила:
— Изменяешь мне, сволачь?

— Как я могу вам изменять, если я вас и голой-то никогда не видел? Женщина, вы вообще кто?
— Я кто? – возмутилась она, – а я львица твоя, которую ты рюшечки-подвязочки просил одеть, юбочки коротенькие, как в мультиках про школьниц, извращенец ты ёбаный! Голой он меня не видел, сволочь. А Борясиком не ты меня, что ли, обрюхатил? Или он с дерева свалился? С космоса???

Я оглянулся на Борясика, тот пускал очередную соплю под нос. Ну точно из космоса. И с дерева не раз падал.

— Послушай, я вообще-то не из таких, – мне почему-то сильно захотелось отстоять своё мужское достоинство, – женщин не обманываю. Не в моих это принципах. 
— А Гальку из второго подъезда кто по ЦУМу водил, д'артаньян ты сраный?
— А кто такая Галька?

Мадам хмыкнула, отвернувшись к холодильнику. Обиделась.

— Тебе виднее, Казанова ты заправский... – потом подумав, добавила – одинокий бродяга любви.
— Так, – я начинаю вскипать. – Никаких Галек я не знаю, по ЦУМам не хожу, Борясика я не рожал, ты не моя жена. A priori.

— Ты мне тут ещё пофилософствуй, ага, философ доморощенный. Собутыльник твой, Генка, всё по пьяной лавочке разболтал, говорит, мол, а твой-то у Гальки под каблуком давно. Ты ешь давай, остынет.

Я отодвинул тарелку с жалкого вида макаронами и прикрыл дверь, а то Борясик уж слишком любопытный. Хотя, для его возраста это вполне нормально.

— Какой, нахуй, Генка, женщина? – заговорил я полушёпотом. Не для того, чтобы Борька не слышал, нет, а потому, что когда я злюсь – перехожу на шёпот. – Ты меня-то хоть знаешь, как зовут?

Женщина залилась диким хохотом. Когда она смеялась, всё её тело сотрясалось вверх-вниз: складки на щеках, шее, груди, животе, руках – всё ходило ходуном. Как будто бы огромное желе двинули в сторону и оно по инерции начало трястись. Страшное зрелище. Отсмеявшись, женщина крикнула через дверь:

— Борис Борисыч, папка-то твой совсем плохой стал, имя собственное позабыл!

— Борис Борисыч? Я – Борис? – проявил я чудеса логики.

— Ну а кто ж ещё, чудило ты окаянный? Борис и есть!

 

В ощущении полного пиздеца от происходящего я ткнул сумасшедшей бабе свой паспорт. Она изучила документ и вернула обратно. 

— Ну и что ты мне его сунул, не видела я паспорта твоего, что ли?

Я заглянул. «Борис Вениаминович Скоробогатько, 1968 года рождения, город Петушки». И как она так ловко мне паспорт чужой подсунула?

— Верни паспорт, женщина. – я начинаю откровенно пыхтеть.

— Так вот же он, у тебя в руках, дурень! – продолжала дребезжать желейная женщина.

Я в испуге глянул в кухонное круглое зеркало: щётка густых ржавых усов, седина, повисшие щёки, бежевая рубашка в клетку. С утра мне было 25 лет, у меня были голубые ультрамодные джинсы, и я никогда в жизни не носил бежевое.

— Всё, поел? – женщина загребла тарелки и принялась их мылить.

Штамп в паспорте гласил: «ЗАРЕГИСТРИРОВАН БРАК С гр. Скоробогатько Анжелой Юрьевной, 1966 г.р.»

— Наигрались в незнакомцев? Спать пошли, гусар. – в приказном тоне буркнула она и скрылась в ночной тени.

Ещё минут десять я сидел на кухне, смотрел на вытянутые на коленях треники и размышлял. Потом пошёл в спальню, разделся, лёг и приобнял женщину за талию. Она сопела, а Борясик в соседней комнате играл в «Супер Марио».

Троллейбус номер 2 дребезжал, проезжая мимо серых пятиэтажек спального района. Я вышел на остановке «Завод», подошел к проходной и сунул в окошко пропуск. В цеху «Петушинского металлообрабатывающего завода №8» стояли мужики и пили из железных кружек скверный чай.

— Борис Вениаминович! Доброго утра вам! Ну что, нарежем сегодня болванок во славу Советского Союза?
«От винта» — подумал я, прошел в свой кабинет, и принялся перебирать счет-фактуры.