Что это за магия, которая привязывает тебя к определенному месту? Может, это просто привычка возвращаться к месту знакомому, заведомо безопасному, в котором был уже, чтобы отдохнуть. Вот так же в лесу, нельзя спокойно переночевать на незнакомой поляне, но если эти места излажены вдоль и поперек, то можно спать хоть под звездами, настолько доверие к "своим" местам ослабляет осторожность и страхи. И постепенно из просто места отдыха дом превращается в нечто отличное от конструкции из бревен, осиновая рощица становится не просто локальной областью с преобладающим одним видом растительности, и автомобиль уже не просто чадящая тачанка, да и кошка тоже не мяукающее мелкопитающееся. 
Человек наделяет объекты осознаваемого им мира хрупкой материей одушествления, осторожной надеждой на некое не ощущаемое взаимодействие между личностью и окружающей обстановкой, обуславливающее комфортное существование. Мы слишком доверяем привычной обстановке, вторим сказанному хором мудрецов. Нам так проще быть.
И понятно чувство гневной ревности, когда кто-то нарушает привычный ход событий, вторгается в твою отполированную уже казалось бы хрустальную сферу, начинает рассеянно бродить, лапать, обсуждать, переставлять. Как замираешь, ощущая толику тепла от солнечных лучей в морозной сверкающей февральской яви, такой неожиданной среди снежной морозной пустыни, как летний воздушный поцелуй, как зов к жизни. И тут ослепляющий и отрезвляющий бросок колкого снега в глаза, принесенного пробегающим ветром. Дисгармония, приносимая в жизнь новыми людьми, переменами, болезненна ввиду стойкого стремления человека к покою, ведь в мелкой поступи приятных всяких моментов и ощущений состоит путь к счастью всеоблемливающему. И спотыкаться здесь очевидно неприятно, да и шаг снова выправить сложно, и с направления сбиться совсем не мудрено. 
Многие обстоятельства влияют на нас, и некоторые могут полностью разогнать дурманящий туман счастья, и тогда ошарашенно смотришь на всё вокруг трезвыми глазами. Ведь разве не является счастье высшей степенью самообмана, сознательной оторванностью от мира. И не настоящее ли счастье сострадать миру, биться в унисон от горизонта до горизонта, осознавать и участвовать, а не витать в миазмах собственных испражнений? Можно ли счастье личное признавать за счастье вообще? Возможно, есть то позолоченное середие, в коем в нужных частях соединены счастье личное и счастье быть нужным кому-то, по праву могущее именоваться счастьем без оговорок. И в коем личному мещанскому счастью отмерена самая малость.
Так что по-своему правы были мои дальние родственники, покручивая у виска между собой, когда узнавали, что я приезжаю туда на всё лето, в место, которое им ближе географически и по роду, а они там на пару дней в год через год. И они, возможно, и не поняли моего к ним отношения, сочтя меня просто грубияном