Каждый считал своим долгом смачно сплюнуть на его грязный ботинок, проходя мимо. Он лишь криво усмехался, ведь глупцы наивно думали, что плевками могут дотронуться до него изнутри и осквернить ещё больше.

Он вспомнил как человек в чёрном сказал о том, что не стоит накликать на кого-то своих ворон за его плохие поступки, если и твои питомцы выкованы из черной части твоей души, и плотно зажмурился, пытаясь прогнать видения из прошлого.

Жаркий день вынуждал пот сильнее стекать по лицу, шее, спине, вся грудь им пропиталась, живот и даже короткие волосы лоснились от влаги под палящим солнцем, пока он стоял на сцене — восхваляемый и презираемый толпой, что была так близко и орала неистово, швыряясь чем-то съестным и дурно воняющим. Он много раз поднимал взгляд, полный надежды, к небесам, забыв на миг о своих принципах, но они молчали, обрушивая вместо необходимых слов разве что ветер, который сушил кожу губ и бурил трещины в них, застревал в глотке и ноздрях пылью и засыпал уставшие глаза песком. Он не переставал улыбаться, подыхая от жажды, и наблюдал за теми, кто наблюдал за ним — высокомерными, лживыми, с обнаженными грудями с фиолетовыми отпечатками чьих-то жадных пальцев, похотливыми старцами с полувялыми членами.

Они давились едой и дешевым вином из ближайшей пивнушки, звонко раскрывая пасти в приступе смеха — мерзкое зрелище — он брезгливо поморщился, увидев жир на их щеках и подбородке, крошки хлеба на их безумных языках.
Сегодня они судят его, а вечером после казни пойдут танцевать и трахаться на пожарище, которое останется на месте его плоти, даря небесам свои грехи.

Правильные и радостные. Без изъяна и копоти.