Я люблю и одновременно боюсь сюда возвращаться. Старое здание постройки конца XIX века, трёхэтажное, с узкими винтовыми лестницами, дверями-арками и высокими лепными потолками, разрушить барельефы которых оказалось не по зубам ни 70-ти годам Советской власти, ни вандально повыдёргавшей, - с пола - доски, а с окон - резные деревянные рамы, - эпохе капитализма. Здание Департамента экологии. 

Будь оно продано в частные руки, здесь бы, конечно, сделали ремонт иного рода. Не осталось бы ни арок, ни винтовых лестниц. Холодный гранит на полу и десятки люминесцентных лампочек, угнездившихся на абсолютно ровном потолке. Стильно и практично, так у нас сейчас оформляют офисы. 

Но экологи кормятся из госбюджета. Вот и остались арки, а с ними - и волнующее ощущение десятков глаз, что за тобой наблюдают, и десятков голосов, которые слышишь не органами слуха, а каким-то подсознательным чутьём. До Революции монахини воспитывали в этом здании девочек-сирот. Потом... было потом: казачьи полки долго не давали большевикам взять город - и те ополчились. Храмы и мечети были разрушены, казачьи дома сожжены, а настоятельницы и юные жители сиротского приюта жестоко изрезаны. 

Выхожу из здания и практически вижу, как чуть менее века назад по этим узеньким улочкам, минуя двухэтажные кирпично-деревянные дома простого люда и каменные трёх-четырёхэтажки купцов, бредёт девочка Тоня. В руках у неё - холщевая сумка, на голове - шаль с выбившимися непослушными тёмно-русыми кудряшками. Поношенное пальто и дырявые варежки дополняют образ худенького подростка, спешащего в здание библиотеки Гоголя (в которую когда-то ходил Абай, сделав её пристанищем непокорных молодых умов). К зданию библиотеки Тоня подходит с чёрного входа. 

- Впустите! - кричит она, стуча в дверь. Ей тихонько открывают. 

В библиотеке многолюдно. Сегодня выходной, и читальный зал облюбовала для съезда местная молодёжь, пытающаяся играть в "оппозицию". Молодые парни, всем - от 15 до 30 лет,  - русские, казахи, уйгуры, татары - словом, всех живших в городе национальностей, - сидели в большом кругу, сдвинув столы и стулья, и слушали говорящего:

- Царь ввязался в войну, не нужную никому, кроме него самого! На эту войну были призваны наши отцы и братья, и все там погибли! Могилу моего брата мы так и не нашли. Наша старая мать от горя поседела волосами и тронулась умом - она не спит ночами, ходит и зовёт своего Адильку... мне хочется самому вонзить себе нож в сердце, лишь бы этого не видеть! - говорящий сжимает кулаки, - А что стало с вашими матерями?!

Этот пронзительный голос режет воздух в комнате, точно кнут. 

- Алихан, хватит! - останавливает говорящего кто-то. 

Но Тоню уже не отвлечь. Память услужливо подсовывает весенний день, когда у ворот дома остановилась телега, и незнакомые люди сгрузили простой струганный деревянный ящик с телом отца. "Погибшего въ честномъ бою во имя России и Ея Императора, какъ и подобаетъ благородныму солдату" - снабдили тело запиской. Труп матери опустили в землю аккурат через полгода после отцова, и Тоня осталась вдвоём с братом. 

- Мы должны бороться с царским произволом! - в сознание девочки сквози поток воспоминаний вновь врывается голос Алихана. Он сам уже не может говорить - ужас в глазах и выступившие на лбу градины пота говорят, что ему тоже очень плохо. И тогда парень - чуть старше, чуть выдержаннее - берёт его за плечи, прося жестом сесть, а сам продолжает:

- Уважаемые собравшиеся! Словами Алихана движет горе, но он прав - терпеть далее произвол власти мы не намеренны. Князь Булавин, который уже 10 лет как царский наместник в городе, кроме гадостей, не сделал для нас ничего. Весной, по приказу царя, он будет набирать новое "пушечное мясо", чтобы послать его подыхать куда-нибудь в Пруссию. Этот ублюдок так хочет выслужиться, что всегда набирает самых талантливых и сильных. Любой из нас может не дожить до следующего лета. И поэтому мы здесь. Гриша! - даёт он команду. 

Гришка, Тонин сосед, всё детство играл с ней и братом в солдатиков. Он тоже присутствует на съезде, старательно играет роль умудрённого опытом революционера и, взобравшись на импровизированную сцену, начинаете речь:

- Уважаемые господа! Я хочу представить вам нашего юного почтальона, принёсшего сегодня верное решение. Её зовут Тоня..., - показывает он жестом в сторону девочки, тут же съёжившейся под пытливым взглядом озадаченных глаз.

Внимание привлечено, и Гришка продолжает:

- Та штука, которую собрал Коля, новый член нашего клуба и по совпадению Тонин брат, - может взрываться от удара, как военный снаряд. И убивать любую неугодную личность!

- Спасибо, Гриша, - останавливает Вениамин. - Завтра в полдень Булавин поедет обедать в кафетерий, что на Пушкина, в сопровождении своих людей. Ты, Алихан, перекроешь дорогу, повалив экипажи на подъезде к кафетерию. Ты, Гришка, сядешь на лошадь и ,когда автомобиль остановится, подскачешь к Булавину как можно ближе, и с силой бросишь взрывающуюся штуку об его автомобиль. Сразу поскачешь назад, как можно быстрее. Сбор здесь, в штабе, - и пикник по случаю свержения деспота... 

Закончить рассказ коварного плана Вениамину в тот день так и не дают. В ту же минуту дверь читального зала распахивается, и помещение мигом заполняется полицейскими в белых мундирах. Повалив юных революционеров на пол, они долго рассматривают странное устройство, собранное Тониным братом для убийства их градоначальника, - и долго дивятся, что за странное применение нитроглицерину нашли молодые шалопаи. Сквозь слёзы видит юная Тоня, как Алихана, Вениамина, Гришку и остальных революционеров под руки уводит конвой. Её саму же, по решению странного прокурора, полицейская карета увозит к монахиням в сиротский приют.

Странным покажется нынешнему школьнику богоугодное учреждение столетней давности. Подъём в шесть, до семи - молитва, затем скорый завтрак и классные уроки. Девочек обучают рукоделию, отправляя сшитые ими рубашки, сумки и кисеты на фронт воюющим. Приезжая художница, аристократка и преданная опекунша приюта, учит девочек рисовать. Уроки музыки, в обыденной жизни даваемые лишь детям из богатых семей, в приюте являются неотъемлемой частью обучения. Такой же, как многочасовые молитвы и грубый контраст - строгий распорядок, самая простая одежда и башмаки, скудная пища. Засыпая, воспитанницы представляют себе не ангелов, не сыгранные на клавесине мелодии и не прекрасные написанные картины, - а запечённого гуся на столе, вазу яблок и сладости. Иногда - красивые платья. И всегда рядом папу и маму. 

Однажды, когда уже минует Рождество и приблизится Новый год, поздним вечером в спальню войдёт старшая воспитанница и велит Тоне, одевшись, спуститься в сени - к ней явился гость. Смущённо улыбающийся Алихан передаст Тоне коробку, на дне которой будет лежать германский плиточный шоколад, а сверху - большие красные яблоки. 

- Верь, Тоня, и всё будет хорошо, - шёпотом скажет он на прощание. - С наступающим тебя Новым годом! С тысяча девятьсот семнадцатым!