Что я точно помню - я была хорошим ребёнком. Многое забыла, кружатся в голове только кусочки-отрывочки, но я была хорошим ребёнком, это точно.

А вообще, я ведь не люблю детей. А всякие интернет-знаменитости, вроде косплееров и художников и прочих, вот они всегда говорят, что ненависть - от зависти. И я думаю, моя ненависть - она от зависти тоже. У детей полно времени и нет ничего, кроме времени. И я была хорошим ребёнком. А потом зачем-то выросла.

Со всей этой подготовкой к экзаменам приходится учить биологию, а я достаточно любопытна для того, чтобы зарыться в интересные книжки и прочесть три стопки выше нормы и не по теме, но биологического и интересного. Казалось бы, уж я-то отлично понимаю, что большая часть высоких эмоций и всего вот этого "неземного", о котором я так проникновенно пишу в своих без пяти минут победных эссе, так вот большая часть всего этого - это лишь парочка реакций в организме. Ну, не парочка. Побольше. Но всё-таки.

Я это понимаю лучше всех, поэтому чувствую себя подвешенной на ниточки: за пятки - к мирскому, гормональному, за уши - к высокому и неземному. И не знаю, во что верить. Поэтому не верю ни во что.

Раньше что-то внутри отчётливо тикало. Тикало, когда мама ругалась на папу, и я робко пыталась его защитить, понимая краешком разума, что он не такой хороший. Тикало, когда мелкая сестрица что-нибудь смешно говорила на своём детском языке. Тикало, когда вспоминала о... ну, о всяких. Братьях там. И не братьях. Тикало оно.

В конце предыдущего апреля что-то сломалось. Разлетевшиеся пружины позастревали в сердце, легких, пробили пару сосудов, наделали трещин в костях - и сделали это так мастерски, что ни один врач и ни один рентген-аппарат не видит повреждений. Я здорова по всем параметрам, ну, кроме параметра простуды, который точит меня уже с месяц и изрядно всем поднадоел. Я здорова, но внутри у меня ничего не тикает. Не тикает ни на папу, ни на сестру, ни на далёких братьев, ни на близких друзей. На маму тоже не тикает, на воспоминания о былом хорошем - не тикает, и на близкого к смерти хомячка не тикает тоже, хотя очень пытается и иногда пропускает дохленький удар.

И если бы дело было только в недочасовом грудном механизме, это было бы полбеды! Но я помимо прочего перестала писать. Не то чтобы совсем перестала, с одной стороны совсем даже нет: за пару первых только школьных недель из под рук моих вышло два десятка здоровых сочинений, и впоследствии их количество неприлично росло. Зато вот дневник несколько месяцев без новых заметок. Блог даже каплей внимания не поощряется. Даже сейчас я пишу, потому что меня мучает совесть перед ним - как-никак почти родное существо.

И вот ещё последствие: самооценка. У меня с ней, помнится, было всё хорошо. Всю жизнь считала себя то великолепной, то просто, ну, норм так, то, думала, как раз оптимального уровня девочка... Если и случались временные помутнения рассудка, то быстро проходили от одного пинка от Мана, а бывало даже и без пинка. А теперь не проходят. Может, тиканье прогоняло их, а без тиканья и прогнать некому... И повисает над фигурой моей грусть-тоска невыразимая.

Сейчас перечитываю и думаю: а ведь звучит, как одна большая жалоба. Но я на самом деле жаловаться не собиралась, да и не на что особо. Я изначально совсем другое хотела сказать.

Мне на улице в толпе померещилась покойная бабушка. Не потому, что я её особенно любила и теперь скучаю (любила как всех, да и время для скучания давно прошло). Скорее потому, что с бабушкиным домом связан большой кусок моего детства.

Когда я была совсем крошечная (при том, что я и сейчас не особо большая), папа работал сутками, а у мамы график был нестойкий. Она "сдавала" меня то соседке, то подружке, то вот бабушке. У бабушки атмосфера была, конечно, необычайная.

Начать с того, что бабушка жила в старом доме, и дом этот пах чем-то странным и старым тоже. Были старые ковры на полу и на стенах, старая обивка на диванах, старая черная собачка повышенной кудрявости со странным именем Марчелла. Был еще старый закуток с зеркалом, и на столике - навроде подоконника - перед этим зеркалом валялось множество гаечек, болтиков, каких-то металлических штуковин, ключей, цепочек, стрелочек - всё потому что дедушка был сантехник, а это было его рабочее место. Всё, в общем, было старое, новый был только телевизор и книги.

Начнём с телевизора. Дома у нас был телевизор самый обыкновенный, не плохой, не хороший, каналов штук десять или пятнадцать, и смотрели мы его редко. В основном ради рекламы компьютеров. У бабушки же телевидение было кабельное, с Джетиксом и разными там Телемагазинами и всяким прочим. Я за таким новшеством могла целыми днями сидеть, благо бабушка разрешала и есть перед телевизором, и засыпать под него (что дома было нонсенсом каким-то). Правда, потом он надоедал всё-таки, и я могла заниматься другими хорошими вещами; к таковым относились упомянутые гаечки из закутка, потом ещё книги и лоскутки.

На гаечках останавливаться не будем - я и сама уже не помню, что я там с ними делала. А книги у бабушки были знатные. Была подписка на издательство, и на каждой книге приписочка "Ридерз Дайджест" и эмблема с пегасом. Книги - всякие. Про кулинарию, про грибы, про древние города, про тысячу мелочей, про физические опыты, про начальную психологию, про семейную психологию, про динозавров, про животных, про вязание, про вышивание, про лепку из гипса, потом еще пара про кулинарию, и ещё очень, очень много книг. Книгами были забиты антресоли и шкафы, и я их часами читала, а когда уставала читать - разглядывала, и снова втягивалась и читала... От этих бабушкиных книг я, в общем-то, знаю 75% всего, что вообще знаю.

После книг под раздачу попадал мешок. В мешке не было ничего особенного: куча тряпок. Но каких тряпок!.. Там тебе и красный треугольничек, из которого можно плести косынку. И такая длинная зеленая шёлковая простыня, из которой получалась и тога, и хитон, и сари, и всё остальное из книги про одежду. И маленькие кружевные белые кусочки, из которых делаются прекрасные браслетики или повязки. И черная бархатная тряпочка, страшно роскошная. И другие черные тряпочки, уже тонкие, из которых можно делать пиратскую штуковину на глаз, а можно не делать.И куча всего.

Эх, любила я этот мешок... Из половины тамошних тряпочек мама потом нашила одежды моим куклам, и радости ещё вдвое прибавилось.

Потом были ещё совсем особенные вещи - фарфоровые статуэтки. Бабушка их любила и собирала, а дарили их каждый год - в виде символа года, соответственно. С ними приходилось очень осторожно обращаться, но это мне ни капельки не мешало, и, кажется, однажды кто-то всё-таки разбился. Или кусочек отпал - не помню. У этих статуэток внизу еще были круглые небольшие отверстия, уж не знаю для чего; хорошенькое было развлечение - в эти отверстия дуть и воображать, что это заморский инструмент. Я, к слову, была музыкальным ребёнком, играла на флейточке; я и на фортепиано пошла только потому, что на флейту потом по возрасту не взяли. А жаль. Хорошая вещь, я вообще всяческие дудочки люблю...

Ещё помню про бабушку, как приходила к ней на кухню помогать готовить, а в итоге всё заканчивалось тем, что я забирала все половники и воображала из них лебедей. Целые семейства там плавали. По кастрюлям.

Я любила сидеть у бабушки, а бабушка любила сидеть со мной, потому что сидеть со мной - это ж чего проще, за мной и следить-то не надо: вручил книжку и ушёл. Кто угодно любил со мной сидеть, потому что я: