как давит ебано...
я чувствую странно:
не боль
и не слёзы,
а холод поганый.

как будто вдруг пусто
внутри стало.
с хрустом,
костями наружу —
я смертью простужен.

иду вдоль могил,
вслед тянутся тени,
убить ли хотят?
мне пох,
я потерян.

Что же я наделал, когда заставил слушать этот бред.
Сейчас я слишком опьянён коктейлем с вишней..
Я бы оставил на губах твоих тот самый вкус,
Пока я смел, и пьян, и разум вышибло мне слишком.

Той, окутанной туманными одеялами, ночью он пришёл ко мне в комнату. Тяжело вздыхал и щекотал горячим сухим носом мою шею. Дробовик стоял возле кровати, нож под подушкой — я сжимал его рукоять пальцами и был готов воспользоваться в любой момент. Спал я некрепко, скорее дремал и ощущал движение его языка по шее, и шерсти возле уха, и слышал его теплое прерывистое дыхание. Поморщился и попытался закрыться одеялом от его настойчивости, но он фыркнул, выражая недовольство, и потянул зубами за край одеяла, заворчав. Он хотел, чтобы я проснулся и уделил ему внимание. Приподнявшись на кровати, я обхватил обеими руками чёрную мохнатую голову и мягко потрепал за ушами, прижавшись на минуту к его лбу своим. Пёс вонял как и всегда. Смертью, болью и голодом от недостатка новых душ.
Но я привык к этому, сам не зная — почему? Я точно знал, что сейчас не одинок рядом с ним. Рядом с тем, кто завтра попробует вытряхнуть меня из собственной шкуры, заставив блевать от боли и увечий, как моральных, так и физических. Но сейчас я был ему благодарен...
Обняв пса, я зарыл лицо в его слипшуюся грязную шерсть и сжал сильнее руки. Тело вздрогнуло от давления в лёгких, как будто если бы меня пытали контролем дыхания. Слушая его дыхание, я тихо разрыдался.

Кажется, я придремал, подперев собой фонарный столб, "горевший" чернотой разбитого единственного глаза. Это упущение стоило мне разорванной штанины новеньких джоггеров и изодранной в кровь ноги. От неожиданности я заорал и всадил нож ожившему псу между глаз. В ночной тишине громко чавкнуло, лезвие вошло до упора, пара хриплых конвульсий и он затих.
На этот раз, надеюсь, навсегда.
Выдохнув рвано, я нашарил возле себя длинную палку и поднялся, опираясь на неё, как на трость...

Сегодня я победил этого адского пса. Едва дыша, он выпячивал рёбра — я видел их судорожное движение под натянутой кожей. А я сидел на кортах над этим порождением тьмы и задумчиво смотрел, ожидая, что эта кожа вот-вот лопнет и кости вывернутся наружу.
Он пытался говорить с пеной сквозь зубы, она стекала на асфальт пузырящимися белесыми струйками. Никакого грозного рычания, никаких запугивающих взглядов, лишь жалкая предсмертная агония беспомощного щенка.
Я усмехнулся. Посмотрел в небо, задрав голову... Мне подмигнули звёзды.

Однажды я встретил пса. Он дышал в меня смрадом гниющих внутри него жертв. Его красные глаза двумя яркими фонарями освещали тупик, куда он меня загнал. Я жался к плачущей стене, её холодные склизкие кирпичи пропитали мою одежду насквозь. Отступать было некуда.

Люди часто причиняют друг другу боль. 

Камни градом обрушиваются на его спину и голову, хребет с хрустом выдергивают из ослабевшего тела дугой и отбрасывают в сторону. Вокруг растекается кровь, вся комната пропитывается кровью, просачиваясь сквозь бетон к соседям нижних этажей, и Боль снова заползает в его рот, подрагивая от предстоящего удовольствия. Вкручивается как штопор в пробку от бутылки какого-то дерьмового бухла, и сочно причмокивая, вонзает клыки, принимаясь тянуть жизнь изнутри. Его сжирает озноб, он похож на припадочного эпилептика, вместо глаз видны белки, а язык прикушен ровным рядом крепких зубов. Тебе ведь хотели его откусить, помнишшшьь, — едко усмехается Боль, постанывая от экстаза, который ей дарит жаркая плоть. Каждый раз она начинает жрать его первым — поганый сочный язык, который слишком много говорит лишнего. Его выламывает в нечеловеческом крике, и глухой мир снова слышит звук его дробящихся костей и с треском рвущейся плоти. Неясные тени и чужие голоса глухо бьют в барабаны его нервов. Одна из теней пытается пробиться слишком настойчиво и накрывает его голову холодными мокрыми листьями, погребая и утягивая в землю. Она нашептывает и успокаивает. Но он уже не слышит — из лопнувших ушей идёт кровь. Боль корчится в сладких судорогах и снова отрыгивает остатки...

Он истекал кровью в тёмном переулке, подставив тело проезжавшим через него редким автомобилям. Безумных хохот, каким смеются психопаты, умирая, рикошетил от стен домов и возвращался обратно в истерзанную глотку. Сколько раз (ночей? одинаковых дней?), шатась и падая, он брёл через эти узкие проходы — он сбивался, пытаясь подсчитать.